Текст песни
Это было во мгле давным-давно минувших времен, в древнекаменном веке, когда Адам еще нырял с мотыгой к своей мадамьеве, а та вертела веретено в илистых струях, и всюду пахло пахотой, когда первозданный неподдельный распойный разбойник пил и лип так, что глаза его истекали от страсти, а не от старости, когда все подряд с первого взгляда один другого любили, и Ярл ван Хутор гордо держал в светильне горелую голову хладные руки на себя налагая. И два его маленьких еюшки Тристопер и Иларий нянючили куклу на засаленном полу того глиняного дома, жилища и замка. И кто же -- не будь я дермот -- приходил туда смотреть за помещеньем? -- одна его золовка-ослушница. И ослушница набралась розовым и разумно в дверь зашла. И зажгла и зажглось все в том огненном месте. И говорила она к дверям на своем местном перузийском: Дай глотну разок (Марк д `Иван)! Зачем это мне несчастье луковое смотреться как горсть гороха спод пива? И так начались у них стычки. А дверь двернула милости ее на голландско-носонассауском: Шут! (и задворилась). И тогда милость ее наклонности умыкнула еюшку Тристопера и в песчаную пустошь она текла, текла, текла. И Ярл ван Хутор следами за нею шагал мягко увещепеневая: Стоп ротная стоп вернись в мой ирин стоп. Но она ему сварливо: Никакнемож. И в ту самую сабаотную ночь где-то в Эрио сыпались ангелы и слышались бранные вопли. И ослушница ушла на сорок лет в Турлемонд и неким особым мылом смыла подтеки любви благоговенной со своего еюшки и было у нее четверо загранитных пидагога учить его щекотке ума и взрастила она его ко всегдашню состоянию и вышел он лудиран. И тогда опять она текла и текла назад, пока не вернулась к Ярл ван Хутору в те же объятья с еюшкой в кружевном переднике когда-то там ночью. И пришла не куда-нибудь, а прямо к перекладине его подгрудной в пивную. И Ярл фон Хутор сидел в том погребе, топя в ячменном солоде голобитые пятки, и теплыми рукопосжатиями сам с собою обменивался, а еюшка Иларий и болвания их раннего возраста валялись на салфетке корчась и кашляя словно брот и сиздра. И ослушница глотнула белого и опять зажгла и красные питухи взмыли порхая на гребнях холмов. И она выдала на грош груш для грешных душ, говоря: Дай хлебнуть раз-другой (Марк ти Твей)! Что это я тут как две горсти гороха спод пива? И: Шут! говорят ей грешные, той каролдевне (и заперлились). И каролдевна-ослушница усадила еюшку, взяла еюшку на руки и по всей лилейной дороге в Страну Странниц она текла текла текла. И Ярл фон Хутор летел следом и выл как штормовой вихрь: Стоп слышь стоп вернись вырин стоп! Но ослушница ему сварливо: Мнейтак понра. И дикие раздирающие стоны слышались в ту душную ночь где-то в Эрио и падали многие звезды. И ослушница скрылась на сорок лет в Турнлемиме и вталкивала кромвеличавые хулы ногтем с длинным пальцем в еюшку и было у ней четыре иносраных перподавателей чтоб он слезами изошел и довела она его до самонеопределенной небесшкуртрясти и стал он тристьян. Тогда вновь принялась она и текла, текла, покуда с парой перемен бу ты про не явилась к Ярл фон Хутору и с нею Ларрихилл под ее аброметтой. И стоило ли ей вообще останавливаться ежели не близ крыльца торца его дворца для третьего заклятья. И урагановы ноги Ярла фон Хутора достигали ящика с продовольствием, меж тем как сам он все двигал жвачку через четыре свои желудка (Смелей! И смелее!), а еюшница Топертрис и то идолище поганое предавались любви на половой тряпке: пилились и трахались и снизу и спереди -- как последний наемный с простодушной невестой во втором детстве. И ослушница хлебнула прозрачного и засветила и замерцали долины. И она свидетельствовала перед аркой триумфов так вопрошая: Дай выпить по-третьему (Марк ты Трись) что это я словно три пригоршни горошин спод пива? Но на этом их трения и кончились. Ибо словно стога колоколов окаймленные вилами вспышек древняя гроза всех дам Ярл фон Хутор Боанергес громолниеносно и самоперсоновластно явился сквозь трое запорных врат под аркадами приотворенных замков в своем широкорыжем головном цилиндре и цивильном вороту вокруг шеи -- хип, хоп, хандихап -- и края подрубл
Перевод песни
It was in the darkness of a long time ago, in the ancient Stone Age, when Adam was still diving with a hoe to his Madamiev, and she was spinning a spindle in muddy streams, and everywhere there was a smell of plowing, when the pristine, genuine, drunken robber drank and limes so that his eyes flowed from passion, and not from old age, when everyone at first sight loved one another, and Jarl van Hutor proudly held his burning head in the lamp, laying cold hands on himself. And two of his little Yimisks, Tristoper and Ilarius, nursed the doll on the greasy floor of that clay house, dwelling and castle. And who - if I wasn't a dermot - came there to look behind the premises? - one of his disobedient sister-in-law. And the disobedient woman got pink and wisely went through the door. And lit and ignited everything in that fiery place. And she said to the door in her local Perusian: Give me a sip once (Mark d'Ivan)! Why should this onion misfortune look like a handful of peas with beer? And so the skirmishes began. And the door opened to her mercy in Dutch-Nosonassau: Fool! (and shut up). And then the mercy of her inclinations snatched away the Tristoper and into the sandy wasteland she flowed, flowed, flowed. And Jarl van Hutor followed her steps softly exhorting: Stop company stop, return to my Irin feet. But she grumpily at him: And on that very Sabaot night, somewhere in Erio angels rained down and scolded screams were heard. And the disobedient woman went to Tourlemond for forty years and with some special soap washed away the smudges of reverent love from her yayushka, and she had four foreign pidagogues to teach him the tickling of the mind and she raised him to the usual state and he left the Ludiran. And then again she flowed and flowed back, until she returned to Jarl van Hootor in the same embrace with her in a lace apron one night there. And she did not come anywhere, but straight to the crossbar of his chest in the pub. And Jarl von Hutor sat in that cellar, drowning his bare heels in barley malt, and exchanged warm handshakes with himself, while Ilarius and the babes of their early age lay on a napkin, writhing and coughing like brot and sizar. And the disobedient woman swallowed the white one and lit it again, and the red roosters soared, fluttering on the ridges of the hills. And she gave out pears for a penny for sinful souls, saying: Give me a sip once or twice (Mark Ti Tvey)! What am I here like two handfuls of peas with a beer? And: Jester! say the sinners to her, that karoldevna (and locked themselves in). And the disobedient Karoldevna seated her, took her in her arms and along the whole lily road to the Land of Wanderers, it flowed flowed. And Jarl von Khutor flew after him and howled like a storm whirlwind: Stop, hear stop, come back, pull out stop! But the disobedient is grumpy to him: Mneitak ponra. And wild tearing groans were heard on that stuffy night somewhere in Erio and many stars fell. And the disobedient woman hid for forty years in Turnlemime and pushed her majestic blasphemy with a long fingernail into her and she had four foreign teachers so that he would come out in tears and she brought him to a self-undetermined heavenly skin and he became Tristyan. Then it began again and flowed, flowed, until, with a couple of changes, you came to Jarl von Hutor and Larryhill with her under her abrometto. And should she have stopped at all if not near the porch of the butt of his palace for the third spell. And the hurricane feet of Jarl von Hutor reached the box with food, while he himself kept moving the chewing gum through his four stomachs (Be brave! And bolder!), And the girl Tobertris and that filthy idol indulged in love on a doormat: sawed and fucked both from below and from the front - like the last hired man with an innocent bride in his second childhood. And the disobedient woman drank transparent and the valleys shone and shone. And she testified before the arch of triumphs, asking: Give me a third drink (Mark you Tris) that I am like three handfuls of peas with beer? But that was where their friction ended. For, like stacks of bells bordered with pitchforks of flashes, the ancient thunderstorm of all ladies Jarl von Khutor Boanerges appeared thunderously and self-powerfully through the three locking gates under the arcades of the opened locks in his wide-mouthed head top hat and civil collar around his neck - hip, hop, handhug - and edges
Смотрите также:
